Аркадий Аверченко. Четыре рассказа.
Рассказы уехавшего в эмиграцию Аркадия Аверченко почти не издавались СССР. Насколько мне известно, первое, после долгого перерыва, издание небольшого формата, в мягкой обложке, вышло в 1964 году. Впоследствии наиболее известные рассказы неоднократно переиздавались, особенно в 80-е и 90-е годы. Естественно имеются они и в Интернете.
Однако туда не попали четыре рассказа Аверченко, изданные в том же 1964 году в виде маленькой брошюрки в составе серии «Художественная атеистическая библиотека».
Оккультные науки
Аркадий Аверченко
Предисловие
Большинство несведущих людей под словом оккультизм подразумевают столоверчение. Это не так.
Оккультизм очень сложная и хлопотливая вещь; это громадная область — от вызывания духов до получения, с помощью гипнотического внушения, наследства от совершенно постороннего человека.
Мы не хотим хвастаться своей ученостью, но должны для полноты указать на такую область оккультизма, как учение йогов.
Ошеломлять так ошеломлять.
Учение йогов разделяется на хатха-йога, бхакти-йога, раджа-йога и жнани-йога .
Все это изложено в книгах индусского мудреца, носящего немного сложную, но звучную фамилию: Рамачарака.
Наш товарищ по перу, Рамачарака, очень аккуратно и внимательно изложил принципы учения йогов, и если эти принципы сложны и запутанны, то не наш товарищ Рамачарака тому виной.
Наша задача — скромнее задач Рамачараки — мы дадим только общую схему оккультных наук в сжатой форме. И если кто-нибудь, прочтя наш труд, сумеет вызвать духа — пусть он и разделывается с ним, как знает.
Глава I
Из чего состоит человек
Средний читатель уверен, что все окружающие его состоят из мяса, костей, крови и мозга. О, как он глубоко заблуждается! Некоторые смотрят на человека еще примитивнее:
— Боже, как вы похудели: кожа да кости! Или:
— Как он растолстел: одно сало.
О, какой дикариный взгляд на сущность человека!
Вот из чего состоит человек:
1) Тело как таковое.
2) Эфирное тело.
3) Астральное тело и
4) Мысленное тело.
I. Тело, как таковое — Для ознакомления с этим предметом лучше всего ощупать самого себя.
II. Двойник, или эфирное тело.— Это тело, после физического,— самое видное. Ледбитер говорит (вы, конечно, не знаете, кто такой Ледбитер, а мы знаем...), что «эфирный двойник» ясно виден ясновидящему — в виде светловатой массы пара, серо-красной, выходящей за пределы физического тела. Эта светловатая масса называется аурой. Имеется она даже у подрядчиков строительных работ, скаковых жокеев и клубных: шулеров.
Когда человек здоров — аура его с легким голубоватым оттенком, в виде множества лучей, ровно расходящихся во все стороны. Но стоит человеку заболеть — лучи на заболевшей части тела становятся неправильными, пересекаются в беспорядке, поникают и перепутываются. В этом случае расчесывание перепутанной ауры гребенкой не рекомендуется.
Ш. Ланселен (его-то уж читатель знает) утверждает, что, когда эфирное тело (двойник) отделяется от физического тела — оно всегда выходит с левой стороны, в уровень селезенки, под видом излучений. Каждый это может легко проверить на самом себе.
III. Астральное тело.— Оно тоньше и нежнее, чем эфирное. Чем человек умнее, интеллигентнее, тем его астральное тело нежнее.
Например, пишущему эти строки однажды пришлось увидеть свое астральное тело. И что же — он чуть не ослеп от блеска. Нежности оно было такой, что мясо цыпленка по сравнению с ним казалось куском чугуна.
Астральное тело, отделяясь от физического, по утверждению оккультистов, может появляться в других местах. Так, например, если ваше физическое тело занято на свидании с любимой женщиной, вы можете послать свое астральное тело в банкирскую контору для учета векселя или получения денег по чеку. Если же, возвратясь, астральное тело эти деньги зажилит, то значит, оно где-нибудь материализовалось и пропило всю сумму в кабинете ресторана. При отделении астрального тела от физического физическое тело должно спать. Если же в ту комнату, где спит такое опустошенное тело, зайдет посторонний и начнет радостными криками будить спящего—астральное тело обязано сломя голову мчаться назад и, прибежав, моментально впрыгнуть в человека. Только тогда человек делается полным человеком и имеет право проснуться.
Оккультисты утверждают, что если астральное тело почему-нибудь к моменту пробуждения не вернется, то спящий умирает. Вообразите же себе изумление и досаду астрального тела, когда оно, разогнавшись, прибежит домой и вместо теплого футляра наткнется на холодный труп. Разочарованное, оно пойдет бродить около других людей, ехидно поджидая случая, когда кто-нибудь отпустит свое астральное тело погулять по местам не столь отдаленным... Тогда осиротевшее астральное тело влезает в живого спящего и, свернувшись там клубочком, станет поджидать своего коллегу.
И когда тот прибежит, запыхавшись, и полезет в спящее тело, оттуда выглянет наш первый астрал и, пряча смущенное лицо, проворчит:
— Ну, куда лезешь? Не видишь — место занято.
Иногда доходит до тяжелой сцены, кончающейся дракой.
IV. Мысленное тело.— Определение его оккультистами не совсем вразумительно («Это — орудие души на плане мысли, когда она покинула астральное тело»).
Мысленное тело (говорит Анни Безант) образуется под влиянием мысли, в особенности если последняя благообразна и возвышенна. Мысленное тело - яйцеобразное.
У дураков это тело такое маленькое, что его почти не видно. Да и немудрено.
Глава II
Проявление призрака
Призрак живых в древние времена назывался двутелесностью.
В своей книге «Cite de Dieu» святой Августин рассказывает, что «его отец, поевши у себя дома отравленного (?!) сыра, лежал на постели в глубоком сне, и его не могли разбудить никаким способом... Спустя несколько дней он проснулся и рассказал о том, что испытывал во сне: он был лошадью и вместе с другими лошадьми возил солдатам припасы, которые называют рёцийскими, потому что доставляют их из Реции».
К сожалению, вопрос об этих метаморфозах не разработан. Человек, скажем, поел отравленного сыра и превратился в лошадь, возящую рецийские припасы... Спрашивается: в какое животное превратился бы он и что возил бы он, поев отравленного мяса, или разложившихся фруктов, или сгнившей рыбы? Может быть, рыба сделала бы его ослом, возящим донецкий антрацит, а мясо — слоном, несущим на лобастой голове канака с молоточком...
Много необъяснимого и загадочного на свете.
Тот же доктор Ш. Ланселен утверждает, что призраки живых существуют и отделить от тела спящего его эфирный двойник не так уж трудно. Он говорит, что сам проделывал это сотни раз. Его рассказ об этом дышит искренним простодушием и несокрушимой деловитостью.
У меня,— говорит он,— есть несколько специальных субъектов, годных для раздвоения, и я произвожу с ними такие опыты: усаживаю субъекта в кресло, сбоку которого стоит другое кресло — для призрака. После нескольких гипнотических пассов субъект быстро засыпает и затем начинает излучать бледный свет, который быстро материализируется, сгущается, становясь призраком. Призрак помещается по левую сторону от субъекта на расстоянии 40— 50 сантиметров. Субъект соединяется со своим призраком особым шнуром, толщиной в палец; шнур выходит из тела на уровне селезенки и служит для передачи от призрака субъекту и обратно чувствований и ощущений. Если быстро, перерезать этот шнур — субъект может умереть.
Доктор Ш. Ланселен в своих опытах с выделением призраков дошел до такой развязности, что стал делать опыты над осязанием призраков, обонянием, вкусом, слухом и зрением... Одного призрака он даже взвесил. Призрак весил немного: что-то около полуфунта.
В некоторых опытах Ланселена много настоящего юмора. Например, он рассказывает, что однажды, усыпив со своим товарищем двух субъектов и выделив их призраки, он послал обоих призраков в другую комнату. Но, проходя в двери, призраки перепутались шнурами, соединяющими их с субъектами, и так как оба экспериментатора не видели в темноте этих шнуров, то, после попытки распутать сцепившихся призраков, запутали их еще больше. Призраки стали нервничать, дергаться в разные стороны, а спящие субъекты принялись издавать стоны и жаловаться на сильную боль... «Насилу, — говорит деловитый Ш. Ланселен, — мы распутали их, обводя одного вокруг другого».
Все это, конечно, кажется чем-то диким, сверхъестественным, но, если бы читатель дал себе труд проштудировать всю эту интересную книгу («Призрак живых» Дюрвиля — опыты Ш. Ланселена, книгоиздательство «Новый человек»), он вместе с нами был бы загипнотизирован серьезным спокойным тоном ученого, который безо всякой примеси шарлатанства рассказывает о вещах, от которых шевелятся волосы на голове.
Когда мы читаем беллетристические измышления о появлении призраков, вещающих загробным голосом какие-то странные слова, мы привыкли к тому, что всякий, кто присутствует при этом, или умирает от разрыва сердца, или остается на всю жизнь седовласым стариком. Не таков человек доктор Ланселен.
В субботу (рассказывает он) 13 июня 1908 г. г-жа Ламбер (одна из пациенток доктора Ланселена) была у А. Около 8 часов вечера, проходя по темной гостиной, она увидела у камина немного блестящую туманную колонну, вышиною с человека среднего роста, с неясно обрисованными контурами. Испуганная (еще бы!), она быстро прошла в столовую и объявила, что видела призрак. Г-жа А. подошла к дверям гостиной и увидела ту же светящуюся колонну.
Кажется, после всего этого единственный нормальный выход — бросить квартиру на произвол судьбы и бежать куда глаза глядят... Так бы оно, вероятно, и было. Но тут замешался доктор Ланселен, автор книги «Призрак живых».
Приступает он к исследованию просто и деловито: в том месте, где появился призрак, он вешает несколько термометров и выясняет, что температура этого места выше на два градуса, чем температура в 2-х шагах. Усыпленная им ясновидящая г-жа Ламбер объясняет, что призрак этот — умерший отец г-жи А. и что он все время напрягает свои слабые силенки, чтобы материализироваться и сообщить г-же А. что-то очень, по его мнению, важное. Повышение температуры и есть следствие его немощных усилий принять видимую внешность.
А г-жа А., в свою очередь, рассказывает:
— Вот уже два дня, как мы видим призрак покойного, который следует за нами или предшествует нам, куда бы мы ни шли особенно в квартире; тут, если мы менее заняты, он возвращается к своей стоянке у камина и виден все время в форме блестящей колонны. Протягивая руку в эту колонну, мы всегда ощущаем сильную теплоту.
Появление этого призрака кончилось ничем — старичок так и не излил дочери своей наболевшей души. Теплоту израсходовал совершенно зря и, побродив еще немного за дочерью, мирно вернулся к своим астральным занятиям — бедный, бесхитростный, беспомощный старик.
А деловитый Ланселен снял развешанные термометры, составил протокол и снова вернулся к своим «призракам живых», измеряя их, взвешивая, пробуя на вкус.
Деловитость его доходит в некоторых вещах до того, что, например, глава III (стр. 121) носит название «Действие призрака на сернистый кальций».
Даже об этом подумал ничего не упускающий доктор Ш. Ланселен!
Глава III
Как приобрести личный магнетизм
Искусство дышать. Общее мнение таково, что дышать может всякий дурак. «И рыба дышит»,— сказал Сенека. Однако дышать не так легко, как думают.
Оккультные книги указывают на следующий способ дыхания: сперва выпустите воздух из легких, пока они не станут совершенно пустыми; затем станьте прямо, вздохните через нос и наполните сначала нижнюю часть легких; затем наполняйте среднюю часть легких, выгибая вперед нижние ребра, грудную кость и грудь. Тогда уже наполняйте верхушку легких, выдвигая верхнюю часть грудной клетки и поднимая грудь вместе с верхними шестью и семью парами ребер (см. Хатха-йога. Рамачарака, стр. 93).
Рамачарака уверяет, что это наиболее простое и приближающееся к природе дыхание.
Однажды пишущий эти строки попробовал, сидя в театре, подышать минут пять по-настоящему, по-йоговски.
Когда капельдинер выводил пишущего эти строки, слегка подталкивая в спину, он все время шептал со вздохами (вздохи были не йоговские): «И где это вы так успели набраться, господин?» Впрочем, в вопросе этом было больше истерического любопытства, чем укоризны...
Правду сказать, йогам дышать легко: забрался себе в джунгли, лег под бамбуком и дыши как угодно: поднимай грудь вместе с шестью ребрами или выгибай нижние ребра — ни одна собака, кроме близлежащего тигра, не осудит тебя.
А нам все время приходится быть на людях — не очень-то тут задышишь по-йоговски. Дыши, как все — как говорит пословица: «С волками жить, по-волчьи выть».
Другая книга (д-р Ридель, «Оккультные науки») идет еще дальше:
«Дышите, как было указано выше, и одновременно с этим двигайте руками взад и вперед, пока ладони не сойдутся у вашего лба; когда же легкие вполне расширены, задержите дыхание и начинайте двигать руками назад, вперед и в стороны, описывая круг. Выдыхайте сначала верхнюю часть легких, потом нижнюю. Это нужно делать десять раз».
Оно можно бы делать и больше, но к десятому разу обычно сбегаются окружающие и, уложив вас с компрессом на голове в кровать, посылают за доктором, священником и нотариусом.
Это, в свою очередь, вызывает ряд глубоких вздохов как у вас, так и у окружающих...
Нервная мускулатура.— Примите правильное положение и, повернув лицо к окну (?), возьмите лист писчей бумаги за нижний правый угол большим пальцем и двумя следующими пальцами правой руки, держа верхний край бумаги в горизонтальной линии по отношению к вашему глазу и оконной раме; держать бумагу сначала надо пять минут, пока не устанет рука. Повторяя это упражнение, можно достигнуть получаса. Затем кладите на бумагу несколько дробинок и следите, чтобы они не скатывались.
Если вы выдержите эти упражнения три месяца, то в начале четвертого вы делаете следующее упражнение: снимаете с окна шнурок от портьеры, прикрепляете его к дверному косяку и, просунув голову в петлю, пробуете так висеть, стараясь глубоко и часто дышать по способу Рамачараки.
Упражнение это (придуманное исключительно нами) имеет ту хорошую сторону, что уже никаких повторений не потребует.
Гимнастика глаз (по доктору М. Риделю).
Станьте перед зеркалом, поставьте в середине его маленькую точку и пристально смотрите на нее; двигайте головой кругообразно, увеличивая постепенно радиус круга. Глаз принужден будет при этом вращаться с целью фиксировать точку. Упражняйтесь так время от времени по две, по три минуты в течение первых десяти — четырнадцати дней. Такое упражнение укрепляет глазные мускулы и дает вам возможность воспринимать зрением данный предмет со всех сторон.
В течение следующих десяти дней делайте круг больше, а движения быстрее, не теряя из виду точки, направо и налево, продолжая упражняться по десяти минут или более, если не чувствуете боли.
Если бы в вашей голове вместо мозга было молоко, то по истечении одного-двух дней этих упражнений молоко сбилось бы в превосходное сливочное масло. Но так как предполагается, что голова ваша наполнена нежным мозговым веществом — мы можем только по-братски пожалеть вас и протянуть руку помощи. Можем также дать вам совет: отыскать доктора Магнуса Риделя и, заведя его в темный уголок, поделиться с ним личным мнением по поводу его высоконаучной книги...
Упражнение для развития личного магнетизма (по М. Риделю).
Возьмите стул, стоящий твердо на полу, и сядьте на него как можно глубже, не касаясь, однако, плечами до его спинки. Грудь вперед, а живот назад; плечи несколько откинуть и слегка опустить. Руки положить на бедра, касаясь локтями верха бедер. Большой палец поднять так, чтоб он представлял собой с другими вытянутыми пальцами латинское v. Ноги отдельно, носки на; расстоянии пяти-шести дюймов, пятки — двух или трех, представляя собой тоже латинское v. Губы сомкнуть, зубы разжать; язык должен лежать на нижней части рта, касаясь кончиком нижней челюсти, несколько вогнуть, совершенно спокойно. Подбородок должен быть откинут назад для придания независимого положения. Сидеть совершенно прямо без напряжения мускулов — лишь один позвоночный столб должен быть твердым, спиной к свету.
Теперь выберите какой-нибудь неяркий предмет, чтобы не рассеивались мысли, как, напр., копейка. Поместите этот предмет на расстоянии четырех — семи футов и на высоте глаз. Глядите на него упорно, не переставая и не моргая. В этом положении вы станете воспринимать, что посторонние мысли не оказывают на вас никакого влияния и вы находитесь, таким образом, в состоянии концентрации.
Лично мы того мнения, что копейка крайне неудачный предмет для концентрации мысли. Этот предмет скорей рассеивает мысли, чем концентрирует их:
— Копейка,— думаете вы, сидя перед этим «неярким предметом».— Гм... копейка... А вот будь у меня тысяча таких копеек, что бы я на них сделал! Купил бы новый галстук, отдал башмаки в починку и еще осталось бы на кинематограф для меня и для моей Мурочки. А кстати: Мурочка уже не заходит три дня. Не бегает ли она к этому художнику? Вообще, эти художники!.. Недавно видел в «Эрмитаже» Рубенса. Что только этот человек мог написать! Кстати: написать. Давно не отвечал маме на письма...
Вот тебе и концентрация.
Ридель приводит еще много подобных упражнений, но мы не хотим приводить их, потому что в глубине нашей души все время сидит тайный страх: а что, если хоть один из наших читателей примется серьезно за все предлагаемые Риделем упражнения. Что скажет нам его любимая жена? Его родственники? Его осиротевшая собака?
*
Усвоив принципы личного магнетизма, вы можете гипнотизировать всех, кто подвернется вам под руку...
Глава IV
Гипнотизм
Гипнотизмом называется ряд поступков, благодаря которым один засыпает по желанию и воле другого. Однако автор какой-либо книги, развернув которую читатель засыпает, не может быть назван гипнотизером.
Гипнотизеры, как известно, усыпляют четырьмя манипуляциями, а именно:
1) Поглаживание.
2) Истечение силы.
3) Возложение рук.
4) Дуновение.
Поглаживание без гипнотического сна вызывает у поглаживаемого субъекта возложение на лицо рук гипнотизера с большим истечением сил. Это возложение рук нимало не напоминает дуновение.
Из вышеизложенного видно, что перед опытом субъект должен обязательно погрузиться в сон. Иначе — получается неприятность.
Гипнотизировать не так трудно, как принято думать... Вы просто усаживаете человека на стул, делаете перед его лицом несколько пассов и приказываете:
— Спите.
После этого он засыпает. Вы его спрашиваете:
— Вы спите?
— Ну да,— отвечает гипнотизированный,— конечно, сплю; Что вы — не видите, что ли?
После этого начинаются опыты.
Вы берете чугунное пресс-папье, подносите к носу спящего и категорически, тоном, не допускающим возражений, говорите:
— Это — лампа.
— Совершенно верно,— вежливо соглашается спящий.— Это лампа.
— Нет, это не лампа,— говорит далее гипнотизер,— а кошка.
— Ну да, кошка,— спешит согласиться спящий.— Ясное дело-—кошка. Где вы достали эту дрянь?
По нашему мнению, все дело в кротости и покладистости спящего. Человек этот настолько деликатен, что не хочет обижать гипнотизера: Кошка? Пусть будет кошка. Вы хотите, чтобы это пресс-папье было яблоком? Извольте. Я даже откушу кусочек промокательной бумаги, если это вам доставит некоторое удовольствие!
После того, как гипнотизер натешился всласть над спящим, подсовывая ему одни предметы вместо других, гипнотизер может скомандовать:
— Проснитесь!
— Есть,— бодро откликается спящий...
Хороший тон гипнотизма требует, чтобы спящий по пробуждении спросил: «где я?», а потом принялся бы уверять, что он «ничего, ну решительно-таки ничего, вот тебе ни крошечки, не помнит».
Гипнотизеры очень ценят таких воспитанных субъектов и платят им за сеанс большие деньги.
Впрочем, мы лично ценим только таких гипнотизеров, в действиях которых преобладает элемент юмора.
Например, д-р Северин рассказывает в своей книге о гипнотизме — об опытах английского гипнотизера Кеннеди.
Кеннеди внушил нескольким мужчинам, что один из них —: непослушный грудной ребенок, доведший до отчаяния своими криками няньку. Другому внушено, что он очень нетерпеливая нянька, третьему — что он мать.
Чтобы сделать комедию забавнее, он последних нарядил — одного в чепец, другого в фартук. Когда он сосчитал до трех, двое из находившиеся под внушением — нянька и ребенок — серьезно принялись за исполнение своих ролей.
Ребенок, уже лежавший на полу, начал необыкновенно натурально кричать. Нянька бегала и искала (потом она их нашла) бутылку с молоком и пеленки. Дав ребенку молока, она взяла его на руки, но, так как дитя не хотело успокоиться, завернула его в готовые пеленки и положила в громадную корзинку.
Но ничего не помогло. Дитя кричало все сильнее и сильнее, и нянька со злостью таскала корзину по полу туда и сюда. Наступил момент появления матери. Было сделано внушение, и она появилась на сцену. Крупная перебранка между обеими сторонами. Мать берет ребенка на руки и начинает с ним ходить. Но дитя кажется слишком тяжелым и опять укладывается в корзину, заменяющую колыбель. Однако крикуна ничем не успокоишь.
Наконец он надоел матери, та его отшлепала и отдала няньке.
Эта в отчаянии схватилась за бутылку довольно похожую на ликерную, и дала ее ребенку; затем он с таким ожесточением начал с проклятиями дергать корзину, что та перевернулась. Тут опять возгорелось недоразумение, обе стороны бросились друг на друга.
Внушение и удар в ладоши оператора, и все участвующие замерли на местах в живописных позах.
Другой раз Кеннеди среди добровольных зрителей заметил одного так называемого «просветленного», который за спиной оператора строил гримасы, давая публике понять, что дело не совсем чисто. Публика уже начала испытывать враждебное настроение к оператору. Последний, обеспокоенный этим, обернулся назад и увидел виновника. Он попросил у одного из присутствующих палку, приложил ее к плечу и начал фиксировать взором этого, совершенно неподготовленного к такой неожиданности человека. Просветленного это поразило. Его противодействие было сломлено. Он начал дрожать, встал со стула, бросился к Кеннеди и коснулся концом носа палки, которая все еще была устремлена на него.
Кеннеди, проведя его при помощи палки на некоторое расстояние, одним ударом опустил ее, и субъект не мог сдвинуться с места. То был случай каталепсии, вызванной страхом. Затем Кеннеди обратился к пораженному собеседнику; «Вы мне оказали большую услугу, и я хотел бы быть вам признательным за это. Скажите мне ваше желание, и, если возможно, я исполню его». Тот захотел много денег. Кеннеди приказал принести стакан воды, подал его субъекту и сказал: «В этом стакане 240 золотых, если вы их высыпете в карман, не рассыпав, они все ваши». Радость просветленного была необычайна, все лицо его засияло от восторга ввиду необычайной легкости задачи.
Он ловко опорожнил карман, придержал его края и другой рукой вылил стакан с предполагаемыми 240 золотыми. Публика разразилась хохотом.
Кеннеди пробудил его, и он поразился, не понимая, как он тут очутился, и сделал несколько шагов, чтобы уйти. Теперь он заметил, что что-то случилось с одной половиной брюк, видит лужу на полу, хватается за брюки, которые непонятно влажны, заезжает рукой в карман, и скандал (?) готов.
А вот опыт Кеннеди с одной старухой: — Я,— говорит Кеннеди, усыпив старуху,— сделаю вас опять молодой!
Вам 20 лет, вы певица и Сейчас выступаете на сцене с исполнением веселой песенки!
«Невозможно! 20 лет — как я могу стать двадцатилетней! Ведь я — старуха!» — «Через две минуты вам будет 20 лет, вы сейчас почувствуете превращение».
Она вся как-то подбирается и через две минуты начинает: «Как хорошо! Вот чудо-то!» Она поправляет косынку и улыбается: она уже уселась на постели. «Ах, вот и г-н директор! Чья очередь?» Далее она вступает в разговор с воображаемой подругой: «Пойдешь ты или я? Моя очередь или твоя? Одной надо выходить! Скорей! Ну хорошо, я иду! Дайте звонок, г-н директор! Я даже не знаю, какой у меня номер по программе! Ах, что тут! Не все ли равно?» Она изящно трижды кланяется воображаемой публике и выразительно поет: «Mes amours je suis en Bretague, etc». Затем протягивает руку, как будто что-то берет: «Какой прекрасный букет! Да еще в день моего рождения!» Затем она обращается к своей соседке и спрашивает: «Видишь букет?»
«Через минуту вы будете пьяным кучером»,— говорю я ей. Она протирает глаза, выпрямляется в кровати и начинает угощать воображаемую лошадь здоровыми ударами кнута. «Но, но, но, старая кляча!» Жест к вожжам. «Ты что же, ложиться? Но, но! Нет, так больше нельзя! Мальчишка, берегись! Смотри, смотри, чтобы тебя не переехали.... Но, но, старая кляча! Ты уж верно чуешь овес! А я с самого утра еще ничего не пил! Ах, вот (взгляд влево), вот и вывеска!»
Я спрашиваю: «Ты угощаешь?» — «Я не богач! Ну, изволь стаканчик, войдем! Стой, стой, старая стерва! Ну, поскорей, а то она удерет, и завяжется история с полицией! Человек, два стакана!» Она опоражнивает стакан. «А еще не нальешь? Еще разок. До свидания, до следующего раза!» И все это она произносит тоном, который сделал бы честь самому лучшему кучеру в мире.
«Теперь вы светская дама и едете в экипаже со своим слугою». Она принимает важный, гордый и серьезный вид, откидывается назад, опирается на подушки, прикрывается старательно одеялом, торжественно скрещивает руки на груди и говорит серьезным, резким голосом: «Какая чудная погода! Жозеф, поезжайте к водопаду, но осторожнее! Ехать тихо!» Она делает приветственные жесты рукой, с улыбкой раскланивается с разными лицами: «Какая масса народу!» Так в этом положении, с этим же гордым, величественным выражением лица она пребывает две минуты и затем приказывает: «Поверните! Но осторожнее!»
Наконец я говорю: «Лошади испугались!» А она на это: «Осторожнее, Жозеф!» (Все еще прежним резким, размеренным тоном): «Держите лошадей! Я вылезу! Держите лошадей! Я вылезу, держите же их скорее! Я не могу понять, отчего такая невнимательность! Успокойте лошадей, держите их! Недурно, мы едем назад, но скорее, чем мы ехали сюда! Эта толпа их так испугала, я не понимаю, что вы не следите! Ведь вы можете быть виною несчастья! Я с вами никогда больше не поеду! Я вам откажу, если вы не будете лучше следить за лошадьми! Дайте вожжи!»
«Я превращаю вас в капрала!» — «Боже мой, капралом! Но какого полка? Ведь я женщина!» — «Я превращаю вас в мужчину и капрала! Все ваши люди ждут ваших приказаний, вы во главе отряда!»
Ей надо всего минуту, чтобы приготовиться к новой роли, затем она выпрямляется и кричит: «Эй, ребята, рекруты! Смирно! Голову выше! Поднять ружья! Возьмите их в руки! Следите за командой!
Марш рядами! Ружья к левому плечу! Вперед! Следить за рядом, не отставать! Держись прямо! Эй, ты там, держись лучше! Не то отправлю под арест! Раз, два, раз, два! Ты, осел, не можешь слушать! Потряси еще раз у меня локтями, идиот! Настоящее несчастье иметь дело с этими болванами! Ничему их не научишь! Шагом марш! Довольно!»
Я говорю наконец: «Скушайте этот апельсин, затем к вам прилетит ангел, он вас разбудит дуновением в глаза». Она берет воображаемый апельсин, аккуратно очищает его от кожи, складывает ее на ночной столик, с аппетитом кушает одну-две дольки и вынимает носовой платок, предварительно выплюнув зерна, чтобы обтереть рот, и затем прячет платок. Потом она обращается с закрытыми глазами кверху, и ее лицо просветлевает, она открывает глаза и просыпается.
Сколько должна была проявить доброты и мягкости старушка, чтобы добросовестно проделать все, подсказанное гипнотизером, и ни разу не обидеть его отказом от роли кучера или капрала, дающего солдатам по зубам.
Да... Недаром говорят: старость почтенна.
Глава V
Спиритизм
Спиритизмом называется искусство довести деревянный стол до такого состояния, чтобы он заговорил.
Делается это так: несколько человек сговариваются «заглянуть нынче вечерком в потусторонний мир»...
Вечером съезжаются в одно место, закрывают двери, гасят огни и, усевшись вокруг стола, соединяют свои руки в непрерывную цепь.
Главное сделано. Остальное — пустяки.
Дав столу оправиться от первого смущения, вступают с ним в задушевный разговор.
— Дух, ты здесь?
— Здесь,— отвечает смущенно столик, почесав ножкой воображаемый затылок.
— А зачем ты здесь, дух?
— Вот, ей-богу, странные люди,— недовольно бормочет столик.— Сами же собрались, вызвали меня, да сами же и спрашивают — зачем.
Он хмурит брови и неуверенно стучит ножкой семь раз.
— Дух! Зачем ты стукнул семь раз?
— Хотел и стукнул,— отвечает столик.
— Дух, кто ты такой? Как тебя зовут?
— Я царский истопник при дворе царя Алексея Михайловича. Зовут меня Петя.
— Дух Петя! Расскажи нам, что делается у вас на том свете.
«Ишь куда метнули»,— ошарашенно думает Петя. Но ответ дает более деликатный.
— Нам запрещено говорить об этом. Нельзя. Мне тяжело.
— Почему тебе тяжело, дух Петя?
— Да все задают глупые вопросы, вот и тяжело. После этого наступает на мгновение неловкое молчание...
Однако руководитель спиритического сеанса быстро овладевает собою и начинает приставать к духу с разными просьбами:
— Если ты здесь, дух Петя, то прояви себя.
— Как я вам себя еще проявлю,— уныло бормочет Петя.
— Ну, сделай что-нибудь.
Петя размахивается и дает подзатыльник ближайшему.
— Он меня коснулся! — радостно кричит ближайший.— Он меня тронул! Я уже тронутый.
— И я тронутая, — ревниво подхватывает дама.— Душечка дух! Брось что-нибудь на пол.
Дух вздыхает и покорно бросает на пол заранее приготовленную для этого случая гитару.
— Бросил! — радостно кричат все.— Он бросил на пол гитару.
«Что тут удивительного,— про себя недоумевает дух.— Неужели это так трудно? Неужели никто из них не мог бы этого сделать?»
— Дух, станцуй что-нибудь.
Очевидно, в царствование Алексея Михайловича весь народ был кротким и покладистым: услышав просьбу, Петя несколько раз притоптывает тяжелой ногой и смущенно смолкает.
«Отпустили бы они меня,— тоскливо думает призрак.— Ну чего там зря мучить?»
Пишущему эти строки приходилось несколько раз присутствовать на спиритических сеансах, и всегда его поражало одно: полное отсутствие фантазии, как у духов, так и у спиритов: «Дух, разбросай по полу спички...» — «Извольте». Разбрасывает. «Дух, выбери из трех карт бубнового туза».— «Извольте». Выбирает, откидывает в сторонку.
А что дальше? Для чего спиритам эта карта? Повертят ее задумчиво и недоуменно в руках и снова сунут в колоду.
Нет существа с более бедной фантазией, чем вызванный дух. Все его поступки необычайно примитивны: то он коснется холодной рукой чьего-то колена, то постучит ногами, то сбросит на пол с этажерки книгу, то найдет в уголке кусочек бумажки и сомнет ее.
По-моему, раз дух вызван и если он сам ничего путного не придумает, отчего бы им не воспользоваться с утилитарной целью: поставить кофейную мельницу, чтобы дух смолол фунта два кофе, положить на стол неразрезанную книгу и костяной ножик (всегда такая лень самому разрезать книги), поручить почистить картофель к ужину, или перебрать ягоды для варенья.
И в хозяйстве прибыток, да и духу приятно, что он не зря коптит небо.
Для этого нужно только раз навсегда отрешиться от взгляда на духа как на существо особенное, чудесное; не надо глядеть на него, как пошехонцы на гоночный автомобиль... Нужно помнить, что дух такой же человек, как и мы, а если он сейчас находится на особом положении — ну что ж такое: никто из нас от этого не застрахован.
Заключение
Читатель! Мы дали тебе в руки могучее и страшное оружие, раскрыв перед твоими глазами все тайны природы.
Читатель! Будь мудр и действуй этим оружием с толком. Не употребляй его во зло: если вызовешь духа, не обижай его, если загипнотизируешь знакомого — не вытаскивай из его кармана бумажник, пользуясь тем, что он в каталепсии, и если тебе удастся извлечь из любимой женщины астральное тело — не давай волю своим рукам — помни, что оно эфирно и беспомощно.
Читатель! Старайся быть достойным нас, благородных оккультистов и йогов.
Прощай, читатель.
Однажды летним вечером мы с приятелем сидели за столиком в саду и, попивая теплое красное вино, глазели на открытую сцену.
По ту сторону
Аркадий Аверченко
Мир таинственного и загадочного — мир прекрасный, привлекательный и, в то же время, страшный, именно этой своей загадочностью и таинственностью.
Немногие могут заглянуть за страшную завесу неизвестного, а те, кто заглянул, на всю жизнь сохраняют в душе холодный ужас, а на голове много лишних прядей седых волос.
В моей жизни было всего три случая таинственных, непонятных явлений, которые находятся всецело по ту сторону человеческого постижения и при воспоминаниях о которых сердце мое наполняется удивлением и страхом, а по спине пробегает легкая, холодная дрожь.
Первый случай был давно, во дни моей молодости.
Однажды, когда я прогуливался по пустынному полю, ко мне подошла старая цыганка и, пытливо взглянув в лицо, сказала:
— Барину скоро предстоит дорога.
— Откуда ты знаешь? — удивленно вскричал я,
— Старая Любка все знает,— зловеще сказала цыганка.
Пораженный этим странным предсказанием, я дал цыганке двугривенный, и она исчезла.
Прошло года три. Я уже стал забывать о своей прогулке, встрече с цыганкой и ее словах, как однажды осенью на мое имя пришла телеграмма, чтобы я экстренно выезжал в N, где жил мой дядя.
Полный тяжелых предчувствий, поехал я в N и на вокзале, встретив тетку, узнал печальную новость: дядя вчера умер!
— А какое у нас сегодня число? — спросил я.
— Десятое.
— Поразительно! — подумал я.— Ровно три года и десять дней со времени моей встречи с цыганкой... Откуда она могла знать о предстоящей смерти дяди и теткиной телеграмме?
Рассказывая о последних минутах дяди, тетка сообщила, что старик за десять минут до смерти был еще жив...
Эта странность еще больше утвердила меня в мысли, что между двумя рассказанными случаями: предсказанием цыганки и смертью дяди была какая-то загадочная, неразрешимая человеческим пониманием, связь...
Второй случай был совсем недавно. До сих пор я не могу прийти в себя, и если до сих пор я не верил в необъяснимое в природе, то этот случай с категорической ясностью мог поколебать мой скептицизм.
Был солнечный светлый день, исключавший всякую возможность предположения о чём нибудь таинственном, что случается только в страшные, к миме осенние ночи... Мне нужно было сделать кое какие покупки. Я нанял по часам извозчика — молодого, безусого парня (я это хорошо запомнил). Мы заезжали в несколько мест, и я, думая о своих делах, совершенно забыл об извозчике и его ординарной наружности.
Последнее место, куда я заехал, был банк. Закончив в несколько минут свои дела, я вышел на улицу, вскочил в пролетку и приказал извозчику ехать домой. Он ударил по лошадям и, пошевелившись на козлах (я никогда не забуду этой минуты...), медленно обернул ко мне свое лицо.
— Куда прикажете? — спросил извозчик, глядя на меня исподлобья.
Я вскрикнул и закрыл в ужасе лицо руками: на меня смотрело бородатое, старообразное лицо с длинными усами и морщинами на щеках.
До сих пор я твердо помню, что между тем, как я впервые нанял этого извозчика, и страшным моментом его поворота ко мне прошло не более двух часов... Откуда же могла взяться эта большая борода, усы и морщины у моложавого безусого парня?! Что случилось за это время в природе? Пронеслось ли над нашими головами несколько никем не замеченных десятков лет, украсивших парня всеми атрибутами зрелого возраста, или... сам дьявол сидел на козлах, меняя по своему желанию личину извозчика?
Удивительнее всего, что старый извозчик уже не помнил улицы, с которой он впервые взял меня, и странными мне показались его преувеличенные поклоны и благодарность, когда я уплатил ему условленные два рубля за время.
Кто был мой извозчик? Тайна, по-прежнему, окутывает этот страшный вопрос непроницаемым покровом... Разрешится ли она когда-нибудь? Бог весть.
Третий случай я считаю самым страшным.
Однажды прислуга сообщила мне, что в полнолуние на чердаке появляется какая-то белая фигура, пугающая всех своим зловещим видом.
— Вздор,— улыбаясь, сказал я.— Почему именно в новолуние? Если она является, то может явиться когда угодно.
Но прислуга стояла на своем.
— Хорошо,— сказал я.— Я проверю это. Теперь как раз не новолуние, и я посмотрю — явится ли твое привидение?
В ту же ночь я, с замирающим сердцем и, не слушая уверений прислуги, что раз нет новолуния, не будет и привидения, отправился на чердак.
Рано утром, бледный, с перекошенным от ужаса лицом, я еле сполз с чердака вниз. На все вопросы у меня только и хватило пролепетать:
— Прислуга была права... Новолуния не было, привидение, действительно, не появилось. Ясно, что в новолуние, значит, оно является.
После этого необъяснимого случая прошло много времени... Я тогда же немедленно настоял на переезде с ужасной квартиры, но даже и теперь, когда я вспоминаю о ночи на чердаке, волосы мои шевелятся, и я стараюсь изгнать из памяти эту ночь, убедившую меня в существовании таинственных, призрачных существ загробного мира...
Эхо церкви Феличе
Аркадий Аверченко
Однажды летним вечером мы с приятелем сидели за столиком в саду и, попивая теплое красное вино, глазели на открытую сцену.
Дождь, упорно стучавший по крыше веранды, на которой мы сидели; необозримое снежное поле не занятых никем белых столиков; ряд самых замысловатых «номеров», демонстрировавшихся на открытой сцене; и, наконец, живительное теплое бордосское — все это настраивало нашу беседу на самый глубокомысленный, философический лад.
Прихлебывая вино, мы дружно цеплялись за каждое пустяковое обычное явление окружающей нас жизни и тут же, сблизив носы, принимались его рассматривать самым внимательным образом.
— Откуда берутся акробаты? — спросил мой приятель, поглядывая на человека, который только что уперся рукой в голову своего партнера и немедленно же поднял вверх ногами все свое затянутое в лиловое трико тело.— Ведь просто так, зря, они же акробатами не делаются. Почему, например, ты не акробат или я не акробат?
— Мне акробатом быть нельзя,— резонно возразил я.— Мне рассказы нужно писать. А вот почему ты не акробат — я не знаю.
— Да и я не знаю,— простодушно подтвердил он.— Просто не приходило в голову. Ведь когда в юности предназначаешь себя к чему-нибудь, то акробатическая карьера как-то не приходит в голову.
— А вот им же — пришла в голову?
— Да. Действительно, это странно. Так иногда хочется пойти за кулисы к акробату и расспросить его — как это ему вздумалось сделать карьерой ежевечернее влезание на голову своему ближнему.
Дождь барабанил по крыше веранды, официанты дремали у стен, мы тихо беседовали, а в это время на сцене уже появился «человек-лягушка». Был он в зеленом костюме с желтым лягушечьим брюхом и даже с картонной лягушечьей головой. Прыгал, как лягушка, и, вообще, ничем от обыкновенной лягушки, кроме размера, не отличался.
— Вот возьми — человек-лягушка. Сколько их, таких «человеков-чего-нибудь» бродит по свету: человек-страус, человек-змея, человек-рыба, человек-каучук. Спрашивается: как всякий такой человек мог добраться до решения — сделаться человеком-лягушой? Осенила ли его эта мысль сразу, когда он мирно сидел на берегу тинистого пруда, наблюдая действия просто-лягушек... Или эта мысль постепенно, исподволь росла в нем и крепла.
— Я думаю — сразу. Осенило.
— А может быть, у него с детства было стремление к лягушечьей жизни и только влияние родителей удерживало его от этого ложного шага. Ну, а потом... Эх, молодость, молодость! Потребуем еще одну, хорошо?
— Молодость?
— Бутылку. А это кто, в клетчатом пальто с громадными пуговицами, в рыжем парике? Ах, эксцентрик! Заметь, у них уже есть свои освященные временем приемы, традиции и правила. Например — эксцентрик должен быть непременно в рыжем парике. Почему? Бог его знает! Но это хороший клоунский тон. Затем — появляясь на сцене, он никогда не сделает ни одного целесообразного поступка. Все его жесты и шаги должны быть явно бессмысленны, обратно пропорциональны здравому смыслу. Чем бессмысленнее — тем больший успех. Погляди: ему нужно закурить папиросу... Он берет палочку, трет ее о лысину — палочка зажигается. Он закуривает папиросу, а горящую палочку прячет в карман. Теперь ему нужно погасить папиросу. Как он это делает? Берет сифон содовой воды и пускает струю на тлеющую папиросу. Кто в действительной жизни зажигает спички о голову и гасит папиросу с помощью сифона? Он хочет расстегнуть пальто... Как он это делает? Как другие люди? Нет! Он вынимает из кармана громадные ножницы и отстригает ими пуговицы. Смешно? Ты смеешься? А знаешь, почему люди смеются, глазея на это? Психология их такова: о боже, как глуп этот человек, как он неуклюж!.. А вот я не такой, я умнее. Я зажгу спичку о спичечную коробку и расстегну пальто обычным способом. Тут просто звучит замаскированная молитва фарисея: благодарю тебя, господи, что я не похож на него.
— Бог знает, что ты такое говоришь...
— Да уж верно, брат, верно. Жаль, что над этим никто не задумывается... Ну, вот посмотри: его партнер хочет его брить... Взял ведро с мыльной водой, привязал его салфеткой за горло к стулу, а потом нахлобучил ему ведро с мылом на голову и бьет, торжествуя победу, по его животу кулаками и ногами. Смешно? Публика смеется... А что, если бы привести сюда старушку мать этого рыжего с ведром на голове; она, вероятно, и не знает, чем занимается ее сын, ее дитя, которого она укачивала на коленях, тихо целуя розовые пухлые губки, гладя шелковистые волосики, прижимая младенческий теплый животик к своей многолюбящей материнской груди... А теперь по этому животику какой-то зеленощекий парень молотит своими ножищами, а с пухлых губок, измазанных краской, стекает мыльная пена, а шелковистых волосиков нет — вместо них ужасные красные волосища... Каково это матери? Заплачет она и скажет: «Павлик мой, Павлик... На то ли я тебя растила, холила. Дитя мое! Да что же это ты с собою сотворил такое?!»
— Во-первых,— категорически заявил я,— ничто не помешает этому рыжему, если он действительно встретит свою мать, заняться какой-нибудь другой, более полезной деятельностью, а во-вторых — ты, кажется, выпил вина больше, чем нужно.
Приятель пожал плечами.
— Во-первых, этот парень уже ничем другим заняться не может, а во-вторых, я выпил вина не больше, а меньше, чем нужно, в подтверждение чего могу тебе связно и толково рассказать одну действительную историю, которая подтвердит мое «во-первых».
— Пожалуй,— согласился я,— подавай свою историю.
— Эта история,— сказал он торжественно,— подтверждает, что человек, который привык стоять на голове, не может уже стоять на ногах, и человек, который избрал себе профессию лягушки, не может быть ничем другим, кроме лягушки,— ни директором банка, ни мануфактурным приказчиком, ни городским деятелем по выборам... Лягушка — останется лягушкой. Ну, вот:
История итальянского слуги Джустино.
Как тебе известно, а может быть, как тебе неизвестно, я исколесил всю Италию вдоль и поперек. Признаться тебе — я люблю ее, эту грязную, лживую, надувательскую Италию. Как-то раз, шатаясь по Флоренции, попал я во Фьезоле — этакое мирное идиллическое местечко, без трамваев, шума и грохота.
Я зашел во дворик маленького ресторанчика, присел к столику и, заказав какую-то курицу, закурил сигару.
Вечер теплый, ароматный, настроение у меня прекрасное... Хозяин терся, терся около меня, очевидно собираясь что-то спросить и не решаясь, однако, наконец решился и спросил:
— А что, прошу извинения, не нужен ли синьору слуга?
— Слуга? Какой слуга?
— Обыкновенный, итальянский. Синьор, видно, человек богатый, и ему, вероятно, нужно, чтобы кто-нибудь ему служил. У меня есть для синьора слуга.
— Да на кой дьявол мне слуга? — удивился я.
— Ну как же. Разве можно жить без слуги? Всякий барин должен иметь слугу.
Признаться, мне это соображение никогда не приходило в голову.
«А ведь в самом деле,— подумал я.— Отчего бы мне и не иметь слуги? В Италии я еще проброжу долго, а человек, которому можно взвалить на шею разные мелкие хлопоты и дрязги, очень бы меня облегчил»...
— Ладно,— говорю.— Покажите вашего слугу. Привели... Парень здоровый, коренастый, с ласковой улыбкой и предобродушным выражением лица.
Потолковали мы пять минут, и в тот же вечер я увез его во Флоренцию.
Со следующего дня и началась моя трагедия.
— Джустино! — сказал я утром.— Почему ты не почистил мне ботинок?
— О, синьор! Я не умею чистить ботинок,— заявил он с искренним огорчением.
— Какой же ты слуга, если не умеешь делать такого пустяка! Сегодня же возьми урок у чистильщика сапог. А сейчас свари мне кофе.
— Синьор! Осмелюсь заявить, что я не знаю, как варить кофе.
— Смеешься ты надо мной, что ли?
— О нет, синьор... не смеюсь...— печально пробормотал он.
— Ну а телеграмму сдать на почту ты сумеешь? Запаковать чемодан, пришить к пальто пуговицу, побрить меня, приготовить ванну — сумеешь?
И снова прозвучало грустное:
— Нет, синьор, не сумею.
Я скрестил на груди руки.
— А что же ты умеешь, скажи на милость.
— Будьте ко мне, синьор, снисходительны... Я почти ничего не умею.
Во взоре его светилась тоска и искреннее страдание.
— Почти?! Ты говоришь «почти»... Значит, что-нибудь ты умеешь делать?
— О, синьор! Да, умею, но это, к сожалению, вам не нужно.
— Да что же это такое?
— О, не расспрашивайте меня... Мне даже неловко сказать...
— Почему? А вдруг это мне понадобится...
— Нет, нет. Клянусь святым Антонием — вам это никогда не понадобится...
«Черт знает что! — подумал я, опасливо на него поглядев.— Может быть, он до этого был разбойником и резал в горах проезжий народ. Тогда, действительно, он прав, — это мне никогда не понадобится...»
Однако милое простодушное лицо Джустино самым наглядным образом опровергало это предположение.
Я махнул рукой — сам заварил кофе, сдал на почту корреспонденцию и вечером приготовил себе ванну.
На другой день я поехал во Фьезоле и зашел в тот самый ресторанчик, хозяин которого таким подлым образом подсунул мне «слугу».
Я уселся за стол — и снова появился кланяющийся, извивающийся хозяин.
— Эй вы,— поманил я его пальцем.— Что это за чертова слугу вы мне подсунули, а?
Он приложил руки к сердцу.
— О, синьор! Он прекрасный человек — добрый, честный и непьющий...
— Да что мне в его честности, когда он палец о палец ударить не может. Именно — не может... Не «не хочет», а «не может». Вы говорили — я господин, и мне нужно слугу; а подсунули мне господина, у которого я играю роль слуги, потому что нет такой вещи, которую бы он мог сделать.
— Простите, синьор... Он может кое-что сделать, и очень хорошо даже... Но это вам совсем не нужно.
— Что же это такое?
— Да уж я не знаю — говорить ли? Не хочется хорошего парня конфузить.
Я ударил кулаком по столу.
— Да что вы все, черт побери — сговорились, что ли?! Он умалчивает о своей бывшей профессии, вы тоже скрываете... Может быть, он железнодорожный вор или морской пират?!
— Сохрани боже! Он служил по церковному делу и ничем дурным не занимался.
Криком и угрозами мне удалось вытянуть у хозяина всю историю.
Удивительная история, глупейшая история.
Надо, себе сказать, что вся Италия — от больших городов, как Рим, Венеция, Неаполь, до самых маленьких живет исключительно туристами. Туристы — это та «обрабатывающая» промышленность, которой кормится вся Италия. Все направлено к уловлению туриста. Их серенады в Венеции, развалины в Риме, грязь и шум Неаполя —все это во славу форестьера, во имя его кошелька.
Каждый город, каждый квартал в городе имеет свою достопримечательность, которая за две лиры, за лиру, за мецца-лиру показывается всякому шалому любопытствующему путешественнику.
В Вероне показывают могилу Джульетты, в соборе св. Марка место, где на коленях стоял Фридрих Барбаросса или еще кто-то... История, живопись, скульптура, архитектура — все идет в ход.
Есть в Северной Италии городишко — такой маленький, такой скверный, что его даже и на картах стыдятся указывать. Даже не городишко, а нечто вроде деревни.
И вот деревушка эта стала чахнуть. От чего может чахнуть итальянская деревушка? От бестуристья.
Есть турист — сыты все; нет туриста — ложись и помирай.
И все население деревушки со скорбью и тоской видело, как каждый день мимо них проносились поезда, битком набитые туристским мясом; останавливались на минуту и, не выкинув ни одного англичанина или немца, мчались дальше.
А на следующей станции половина туристов выползала с поезда и шла осматривать городок, который сумел обзавестись собственной достопримечательностью: церковью, в которой был кто-то убит или замурован, или к стене прикован; показывали кинжал убийцы, и замурованное место, и цепи — что кому больше нравилось. А может, никого там и не убивали — итальянцы большие мастера соврать, в особенности с корыстной целью.
И вот однажды разнеслась по всей округе чудесная весть: что в той деревушке, о которой я говорил раньше, после перестройки церковного купола, появилось эхо, которое повторяет звук не раз и не два раза, как это иногда случается, а восемь раз.
Конечно, праздный, бездельный турист валом повалил на эту диковину...
Действительно, слух оправдался, эхо честно, аккуратно повторяло каждое слово восемь раз.
И вот «эхо деревни Феличе» совершенно забило «замурованного принца городка Санта-Клара».
Двенадцать лет это продолжалось: двенадцать лет лиры и мецца-лиры лились в карман граждан деревни Феличе... И вот на тринадцатый год (несчастливый год!) разразился страшный скандал: компания богатейших американцев с целой гирляндой разодетых дам приехала посмотреть «эхо деревни Феличе». И когда эта пышная компания вошла в скромную церковку — эхо было, очевидно, так поражено блеском и роскошью компании, что в ответ на крик одной дамы «Гуд бай!» повторило эти слова пятнадцать раз...
Самый главный американец сначала изумился, потом возмутился, потом расхохотался, а затем вся компания, не слушая протестов церковной администрации, бросилась отыскивать эхо... Обнаружили его в замаскированном ширмой уголке на хорах, и, когда вытащили «эхо», оно оказалось широкоплечим добродушным парнем — короче говоря — моим слугой Джустино.
Две недели вся Италия, прочтя о случае с «эхо Феличе», держалась за животики; потом, конечно, об этом забыли, как забывается все на свете.
Деревушка Феличе впала в прежнее ничтожество, а Джустино — эхо Феличе — за свою неуместную щедрость лишился места, на которое поступил еще мальчишкой, и, как человек, кроме эха ничего не умевший, очутился на мостовой.
Всякому человеку хочется есть... Поэтому Джустино стал искать себе место! Он приходил в какую-нибудь деревенскую церковь и предлагал:
— Возьмите меня на службу...
— А ты что можешь делать?
— Я могу быть эхо. Очень хорошая работа... От 8 до 15 раз.
— Эхо? Не требуется. Мы кормимся плитой, на которой раскаялся однажды Борджия; человек на ней пролежал ночь, а нашим предкам, нам и потомкам нашим — на всю жизнь хватит.
Усталый, брел он дальше.
— Эхо хорошее, церковное! Не нужно ли? Отчетливое исполнение, чистая работа.
— Нет, не надо.
— Да почему? Турист эхо любит. Взяли бы меня, а?
— Нет, неудобно... То полтораста лет не было эха в церкви, а то вдруг —на тебе — сразу появилось.
— А вы купол перестройте.
— Будем мы из-за тебя купол перестраивать... Иди себе с богом.
Он бы умер с голоду, если бы я его не взял себе в слуги.
Я долго молчал, размышляя о судьбе несчастного Джустино, потом спросил:
— Что же с ним сталось?
— Промучился я с ним год. Все не хватало духу выгнать. И когда я, взбешенный его манерой варить кофе, в котором было на треть бензину, кричал: «Сегодня же забирай свои вещи и проваливай, бездарный негодяй!!»— он прятался в соседнюю комнату, и оттуда я
слышал очень искусное эхо моих слов: «бездарный негодяй... дарный негодяй... и — и негодяй... негодяй... дяяй... яяя...
Это все, что умел делать несчастный, искалеченный своей ненормальной судьбой парень.
— Где же он теперь?
— Выгнал. Что с ним, не знаю. Впрочем, недавно мне в Пизе говорили, что в одной близлежащей деревушке есть церковь, в которой замечательное эхо — повторяемое восемь раз. Весьма возможно, что мой горемыка слуга снова попал на свои настоящие рельсы...
Одураченный хиромант
Аркадий Аверченко
— Тебе нужно непременно пойти к хироманту,— сказал мне дядя.— Он удивительно верно предсказывает настоящее, прошедшее и будущее... Мне, например, он предсказал, что я умру через 15 лет.
— Не могу сказать, чтобы это было «удивительно верно»,— возразил я.— Подождем!
— Чего подождать?
— Да 15 лет. Если он окажется прав — так и быть, пойду к нему.
— А если он сам умрет до этого? — сказал дядя.
Я призадумался. Действительно, смерть этого удивительного человека поставила бы меня в безвыходное положение... Стоило ему только протянуть ноги, как я оказался бы совершенно слепым человеком, не могущим заглянуть в свое будущее и вспомнить далекое и близкое прошлое.
«Кроме того,— пришла мне в голову мысль,— мне есть полный расчет узнать время своей смерти. Вдруг да я умру недели через три? А у меня как раз в банке лежит тысчонка рублей, с помощью которой я мог бы должным образом скрасить свои последние предсмертные дни».
— Ладно, пойду,— согласился я.
Хиромант оказался чудесным человеком: без всякой гордости и заносчивости — как, в сущности, и подобает человеку, отмеченному богом.
Он скромно поклонился и сказал:
— Хотя будущее и скрыто от пытливого взора людей, но есть на человеческом теле такой документ, по которому опытный, знающий глаз прочтет все, как по книге...
— Неужели?
— Такой документ — ладонь руки! Нет на земном шаре двух одинаковых ладоней у разных людей, и линии руки отражают все: характер, привычки, поступки и наклонности человека!
Сердце мое задрожало.
«Черт возьми! — подумал я.— А я только вчера потихоньку утащил у приятеля сигару, которую тот собирался закурить. Правда, этот поступок заключал в себе элементы чистейшей шутки, но если проклятая рука покажет самый факт, не осветив его с настоящей точки зрения,— в каком позорном положении окажусь я, похититель сигар... Сумею ли прямо посмотреть в глаза хироманту?»
Я визгливо засмеялся.
— Презабавную я вчера штуку выкинул... Мы чуть не померли со смеху! Вынул мой приятель сигару, полез за спичками, а я — фью! Взял да и утащил ее. Вы, надеюсь, не сомневаетесь, что это была шутка?
Хиромант с некоторым изумлением взглянул на меня и сказал:
— Итак, позвольте вашу руку.
— Вот вам моя рука,— взволнованно протянул я руку.— Говорите все, как есть! Если мне угрожает что-нибудь ужасное — пожалуйста, не стесняйтесь! Я приготовился к самому худшему!
Он взял остро отточенный карандаш и стал водить им по целому хаосу линий и черточек на моей ладони.
— Не волнуйтесь! Я скажу все с самого начала. Скажу, например, сколько вам лет... Гм... Вам уже исполнилось двадцать четыре года!
— Совершенно верно! — подтвердил я.
Проницательность этого человека стояла вне сомнений: мне действительно исполнилось двадцать четыре года пять лет тому назад; он был бесспорно прав.
Я сгорал желанием слышать дальнейшее.
— Вы родились на севере, в богатой аристократической семье.
— Пожалуй, это и верно,— задумчиво сказал я. — Ежели Севастополь считать в отношении Центральной Африки севером, то оно так и выйдет. Что же касается отца, то вы, называя его аристократом, ни капельки не польстили покойнику: он щедро раздавал всем окружающим деньги, полученные от торговли в бакалейной лавке, презирал мелочность и был, по-моему, настоящим аристократом духа. Спасибо вам за добрую память!
— Теперь перейдем к характеру... Характер вы имеете угрюмый, мрачный, мизантропический и склонны видеть все в темном свете. Очень интересуетесь медицинскими науками.
Второе было изумительно верно: еще вчера расспрашивал я у знакомых — не знает ли кто средства от насморка, мучившего меня вторую неделю... - Что же касается характера — я был немного огорчен... «Никто из читателей,— подумал я,— не мог получить определенного удовольствия от юмористических рассказов, написанных угрюмым, мрачным мизантропом». А я-то думал о себе как о беззаботном гуляке, юмористе и мастере на всякие штуки.
— Какая линия говорит о характере? — отрывисто спросил я.
— Вот эта.
— Жаль, что не эта,— вздохнул я.— Не та, которая левее. Эта, как будто, имеет более веселое, извилистое направление.
— Это линия жизни. Вы имеете две счастливых планеты...
— Две? Маловато. Прямо, знаете, не обойдешься с ними. А как насчет семейной жизни?
— У вас есть двое детей, которых вы очень любите, и жена, которая доставляет вам очень много хлопот и неприятностей.
Я был поражен до глубины души.
— Ну? Где та линия, которая говорит об этом? Он указал.
Я промолчал, но мне сделалось крайне неловко за свою руку. Она в настоящем случае лгала бессовестно, определенно и бесспорно: ни детей, ни жены у меня не было! Линия ясно красовалась на моей ладони и, как будто, нагло лезла в глаза. Никогда я не видел более лукавого создания.
Я чувствовал себя обманщиком в отношении того честного человека, который в настоящий момент простодушно доверял моей фальшивой руке, и я сказал:
— Ничего... Пойдем дальше.
— Пойдем дальше, — согласился хиромант.
— У вас в жизни было большое тяжелое горе, которое вы еле перенесли... Было оно, позвольте… на котором году? Да! На двенадцатом. Я ясно вижу, на двенадцатом.
Действительно, я после некоторого напряжения памяти вспомнил, что на двенадцатом году со мной кое-что случилось: однажды, валяясь в сене, я потерял прекрасный костяной перочинный ножик и тридцать копеек наличных денег, выпавших из кармана. Но плохо же знал мою натуру хиромант, если думал, что я еле-еле перенес это горе! Ого! Признаться, я перенес потерю, не сморгнув глазом. И в тот же день утащил у старшего брата такой громадный ножик, что он совершенно утешил меня.
В этом месте моя ладонь бессовестно преувеличивала и раздула факт, и чем дальше, тем она больше кривлялась, выдумывала небылицы и возводила на меня разные поклепы.
Кто, например, просил ее утверждать, что я сидел два года в тюрьме? Когда это было?
И мне долго пришлось разглагольствовать перед доверчивым хиромантом об освободительном движении, о жертвах революции, чтобы хотя чем-нибудь скрасить свою неприглядную моральную физиономию.
А рука осмелела и разошлась вовсю.
— Вы жили три года в Америке и потеряли там все свое состояние!
— Да,— усмехнулся я про себя.— Ты бы еще что-нибудь выдумала, голубушка... Ты бы еще отметила на себе, что я покушался на самоубийство.
Рука явно издевалась надо мной.
— Двадцати одного года вы покушались на самоубийство, но неудачно.
— Я думаю, что неудачно,— подумал я,— иначе бы я не сидел здесь. Да и не покушался я вовсе. И в мыслях не было!
— Какая это линия свидетельствует о самоубийстве? — угрюмо спросил я.
— Вот видите — эта. Отсюда — досюда.
Мне было смертельно стыдно за свою собственную руку. Если бы мне подвернулся тот самый ножик, который был мною в свое время утерян в сене и потерю которого моя ладонь раздула до размеров чего-то тяжелого, смертельно холодящего сердце, — я, не колеблясь, начертил бы этим ножиком на ладони новые линии, которые имели бы большую совесть и скромность и не подводили бы своего хозяина.
А рука в это время выдумывала все новое и новое, а хиромант добросовестно передавал все это мне, а я злился и нервничал...
Смотря с ненавистью на свою ладонь, я думал:
— Где я тонул? Когда я тонул? Зачем тебе нужно было сообщать об этом? Лжешь ты, что у меня жестокий, придирчивый характер!
Потом рука ударилась в другую крайность: она стала бессовестно передо мной заискивать и грубо, примитивно льстить мне.
— Ум ваш склонен к великим изобретениям... Все окружающие любят вас и считают человеком с зачатками гения! На тридцатом году вы сотворите произведение искусства, которое прогремит! Женщины бегают за вами толпой!
— Нет,— горько усмехнулся я про себя.— Теперь уж, голубушка, не поправишь дела... Навыдумывала, наплела всяких гадостей, да и на попятный.
Гадко! Позорно! Стыдно!
У нее не было никакой логики. Одна линия указывала, что я человек слабый, склонный к заболеваниям и простудам. А рядом тянулась такая же другая линия, которая с пеной у рта опровергала первую и вопила, что никогда она не видела человека здоровее меня.
— Ты корыстолюбив, скуп и имеешь большие деньги,— сообщила ехидно ладонь и в подтверждение этого выпячивала отвратительную изогнутую черту.
— Нет,— говорила другая, прямая, как стрела, черта, сжалившись надо мной.— Он щедр, бросает деньги, не считая их, и умрет в крайней бедности.
Я сидел, не смея взглянуть на хироманта. Я был красен, как рак.
— Что он обо мне подумает?
Когда я уходил, хиромант взял плату, еще раз взглянул на мою руку и дружелюбно посоветовал, отметив карандашом какое-то место:
— Остерегайтесь в своей жизни огня, пожаров и лошадей.
Я их и так остерегался, но после этого предупреждения решил держать ухо востро и при первой же возможности удирать от огня во все лопатки. Лошади тоже не внушали мне доверия. Я решил в будущем, прибегая к услугам этих животных, помещаться так, чтобы между мной и лошадью всегда сидел извозчик. Пусть уж лучше лошадь его растерзает, чем меня.
Уходя, я чувствовал перед хиромантом такую неловкость за все выходки моей ладони, что, желая загладить все это, сказал:
— Со своей стороны советую и вам остерегаться некоторых вещей... Я хотя и не хиромант, но кое-что в этих делах маракую... Остерегайтесь взбесившихся слонов, кораблекрушений, наводнений и брошенных в вас бомб. Тогда проживете настолько долго, насколько вас хватит! Прощайте.
Теперь я с совершенно новым чувством смотрю на свою ладонь. Я ее и ненавижу, и презираю, и... боюсь.
Я ведь бываю везде, посещаю все места, которые считаю необходимыми, и она будет тоже неотвязно таскаться за мной, шпионить, выслеживать, записывать на своей лживой поверхности все, что со мной случится, и при этом приврет, раздует, исказит так, что мне стыдно будет потом человеку в глаза глядеть...
Ужасно неприятно!
На главную страницу - http://georfed.narod.ru/